Немедиец задумался. Но вот его лицо озарила довольная улыбка и, порывшись в потайных ящичках шкафа, он вытянул три небольших – не больше крестьянской лепешки – диска из толстой стали. Эти маленькие щиты, про которые он в другой раз бы и не вспомнил, барон отыскал в офирской оружейной лавке, – торговец утверждал, что они достались ему от воина-карпашца. Полудикие горцы, которые и не подозревали о том, что в мире существуют кольчуги и латы, носили их прямо на груди, под рубашкой, на узких кожаных ремешках. Щиты совершенно не стесняли движений и были незаметны под одеждой. Слава Митре, что он вспомнил о них. Щиты спасут, по крайней мере, от прямого колющего удара в сердце. Пояс с медными бляхами защитит живот, сапоги из кабаньей шкуры – ноги, на руки он оденет перчатки с большими раструбами: под ними не будет видно широких медных браслетов, – а то, говорят, у пуантенцев любимая манера подрезать запястье противнику.
Он закончил экипировку и подошел к большому зеркалу из полированной бронзы – вроде бы ничего не заметно. Ничего не скажешь, камуфляж хорош: внешне он беззащитен, как новорожденный младенец – легкая белая рубашонка, тоненькие штанишки, непокрытая голова! Что ж, пуантенский гордец еще горько пожалеет о том, что посмел задеть немедийского дворянина. И, сотворив короткую молитву Солнцеликому, он уверенным шагом двинулся к ристалищу.
Задний двор тарантийского дворца получил название. Охотничьего, потому что отсюда испокон века отправлялась шумная кавалькада аквилонских нобилей в канун охоты на вепря или оленя. Это было неслучайно, ибо он находился в северной части дворца, откуда брала начало дорога на Валонский лес. Большую часть года двором не пользовались, но перед празднеством Осеннего Гона его начисто выметали, выпалывали сорную траву, выросшую между каменьев, мостили выбоины, оставленные конскими копытами.
С незапамятных времен Охотничий двор был местом дворцовых поединков. Несмотря на многочисленные попытки жрецов Митры запретить дуэли, все их законы так и оставались мертвой буквой – гордое аквилонское рыцарство не могло примириться с тем возмутительным фактом, что им, в случае нанесенного оскорбления, следовало обращаться в суд, подобно лавочникам и ремесленникам, а не смывать обиду кровью.
Поэтому духовенство вынуждено было смириться с светскими обычаями, уходящими в глубь веков, и ограничиться требованием присутствия на месте поединка лекаря и судьи. Чаще всего в тарантийском дворце в этой роли выступал кто-нибудь из членов королевской семьи.
По обоюдному согласию дуэлянтов, поединок мог продолжаться «до первой крови», или «до конца», пока один из противников не падал замертво.
Все эти сведения промелькнули в голове барона Торского, пока он шел по бесчисленным дворцовым коридорам к месту поединка. Выйдя во двор, он первым делом посмотрел под ноги – всю ночь моросил дождь, и камни блестели, словно панцири неведомых морских гадов. Амальрик напомнил себе, что нужно быть предельно осторожным – не ровен час, поскользнешься и тогда пиши пропало.
Ждали только его. Немедиец усмехнулся, заметив, что Троцеро так и не переоделся к поединку. Его белый упелянд выглядел неуместно на фоне серых каменных стен – точно граф собирался танцевать, а не сражаться на мечах.
В отдалении кучковались немногочисленные придворные, большей частью те, кто присутствовал в трапезной, – видно, аквилонцам не хотелось привлекать излишнее внимание к этой странной дуэли. У Амальрика зарябило в глазах от разноцветных камзолов и пурпуэнов, аляповатых плащей и петушиных беретов. Немногочисленные дамы шушукались и хихикали в ладошку, окидывая оценивающим взглядом мускулистую фигуру немедийца. Похоже, он мог рассчитывать на их внимание… А почему, собственно, и нет? Эрлик их забери! Чем немедиец хуже пуантенца? По крайней мере, Немедия не была исконным врагом Тарантии и не мечтала перегрызть глотку аквилонскому змею, как независимый и гордый Пуантен. «Официальная Немедия», – поправил он себя и усмехнулся. Посему для придворных прихлебателей едино – что тот, что другой! Неважно, кому всадит десять сенмов стали в сердце, лишь бы только это не произошло слишком быстро и можно было бы насладиться зрелищем боя, растрясти опостылевшую каждодневную скуку, чтобы было о чем шептаться в дворцовых гостиных.
Взгляд немедийца скользнул левее, и он опешил. Вот так сюрприз! Король! Сам король! Его Величество Вилер Третий изыскал возможность прервать утреннюю трапезу и насладиться забавной сценкой. А он, признаться, и не рассчитывал, что сам государь снизойдет до роли судьи. Вот так дела! С другой стороны, кому Вилер мог доверить эту роль? Валерия с Нумедидесом нет в Тарантии. Госвинта, мать старшего принца, говорят, выжила из ума и почти не появляется на людях. Так что, если задуматься, то аквилонскому королю некого и выставить вместо себя. Он прижал руки к груди и церемонно поклонился аквилонскому самодержцу. Вилер сдержанно кивнул в ответ.
К Амальрику приблизился герольд в красном жакете с широкими рукавами вверху, так что казалось – плечи его неимоверной ширины. Он держал в руках бархатную подушечку, на которой лежали два меча. Барон с подчеркнутым безразличием взял тот, что лежал ближе – он знал, что клинки совершенно равноценны – Дуэльный Кодекс требует, чтобы их клинки не разнились по длине больше чем на верхнюю фалангу большого пальца руки и были выкованы из одинаковой стали. Обычно их лезвия не полировались, крестовина была простой, без всяких украшений, а рукоятка вытачивалась из дерева и не обматывалась ремнями, как это часто практиковалось в настоящем бою, чтобы не скользили руки. На клинке запрещалось наносить руны или девизы, в общем, все то, что может быть истолковано как магия.
Да, нелепейшая история! Амальрик, конечно, не раз слышал о том, что граф Троцеро отличается вспыльчивым и довольно вздорным нравом, – однако случившееся переходило все границы. Не будь вокруг радостно пялящихся придворных, пришедших в восторг от неожиданного развлечения, возможно, он еще сумел бы замять дело. Но теперь обратной дороги нет!
Он краем глаза взглянул на Вилера – похоже, короля вся эта история привела в такое же недоумение, как его самого. Отчасти он сочувствовал аквилонскому владыке – ведь когда решалось дело чести, вмешиваться тому не позволял этикет. Кроме того, барон Торский не был подданным Короны, да и пуантенец, формально вассал Вилера, был скорее неверным союзником, чем близким другом, и обращаться с ним приходилось крайне осторожно, точно с хрупким сосудом, – или с ядовитым гадом. И потому Его Величеству ничего другого не оставалось, как обратиться к соперникам с примиряющей речью, заклиная их ограничиться первой кровью.
